На днях Станислав Говорухин затронул тему, особо чувствительную для многоэтнической России. В интервью телеканалу «Россия 24», комментируя предложение о создании закона о российской нации, он сказал, что считает слово «россиянин» отвратительным.

Дело, конечно, не в личных вкусовых лингвистических ощущениях господина Говорухина; он коснулся реальной проблемы, имеющей критическое значение для национальной безопасности России во всех смыслах этого понятия. Тем более с учетом негативного опыта Советского Союза.

За внешней терминологической стороной вопроса стоит иная, настоящая проблема: как, не ущемляя этнических чувств ни одной из культурных групп, живущих в России, создать единую общность — с единым самосознанием, с едиными ценностями? И каким термином ее обозначить — вопрос, хоть и важный, но второстепенный. Формально такая общность в России существует и по факту обозначается термином «россияне» — от названия нашего государства — Россия, что естественно.

Но речь идет о проблеме реального, а не формального сохранения и укрепления в России политической, то есть именно российской нации.

Говорухин свою позицию объясняет так: «Я знаю, что мы много веков были русским народом, и сейчас мы русский народ по факту». «Во времена СССР мы обходились прилагательным «советский», тогда говорили: «Мы советский народ». «Но сейчас советской власти нет. Кто мы?» — справедливо задается вопросом режиссер.

Но в этом примере Говорухина содержится и ответ на его же вопрос.

Прилагательным «советский» потому и обходились, что оно было удобным и естественным обозначением всех граждан СССР независимо от их этнической принадлежности. Это позволяло гражданину Советского Союза, не отказываясь от своей этнической идентичности, одновременно с этим ощущать себя советским. В конечном счете, именно в выработке советского самосознания был весь смысл создания «новой исторической общности — советского народа», как писалось в документах КПСС.

Можно спорить о конечной цели такой политики — должен ли был советский народ и соответствующее ему самосознание заменить реально существовавшие народы СССР или всё бы ограничилось советской надстройкой над конкретными этносами?

Есть основания считать, что поначалу, после взятия власти, большевики преследовали скорее первую цель — тогда партия всерьез планировала не только это, но и «мировую коммунистическую революцию».

После Великой Отечественной войны идеология стала более реалистичной и советское самосознание должно было стать политической надстройкой над этническим самосознанием населения союзных республик, не отменяя его, но скрепляя таким образом многоэтничный СССР в единую общность. И если Станислав Говорухин признается, что обходились понятием «советский», то есть он к нему привык, то это доказывает, что формирование советского самосознания шло в реальности. Значит, и в СССР существовали одновременно «советский» и «русский», а также — «грузинский», «казахский» и пр.

Ошибки советской национальной политики и то, как взаимодействовали между собой этнические факторы в СССР, — отдельная и очень емкая тема. Здесь же следует признать: по разным причинам советское самосознание у граждан СССР создать не удалось, что, собственно, и подтверждается самим фактом распада страны. У населения союзных республик этническое ощущение оказалось сильнее чувства принадлежности к СССР и стремления спасти общий Союз.

Та же проблема воспроизвелась и в многонациональной России. Как и вокруг каких общих ценностей объединить всех граждан России? Как сделать это так, чтобы не задеть их этнические чувства и сохранить их культурно-языковую самобытность?

Поэтому логично было бы сформировать общероссийское самосознание для всех граждан России в дополнение к этническому. Здесь опыт СССР сколь трагичен, столь и поучителен. Мультикультурализм для России не подходит категорически. Фрагментарное сосуществование множества культур без объединяющей надстройки в виде общих ценностей опасно для единства страны. В этом убеждает наш собственный богатый советский и текущий европейский опыт.

Проблема ведь не в нормативном введении термина «российский» для обозначения всего населения России. Это уже сделано введением конституционно-правового института российского гражданства. В формально-политическом смысле российская нация существует, поскольку существуют граждане России, объединенные равными гражданскими, политическими и социально-экономическими правами. Проблема в том, чтобы к формально-политическому критерию гражданства добавились бы ценности, конкретные и общие для всего населения нашей страны, общие представления о месте России и россиян в мире, а также общие эмоции и переживания. При этом, чтобы скреплять всех российских граждан в единую общность, они должны быть не менее сильными, чем их собственно этнические чувства.

Термин «россиянин», конечно, не должен заменить и не заменит термин «русский». Так же как не заменит он самосознания иных народов, проживающих на территории России. Можно быть и русским, и россиянином одновременно. Татары, якуты, башкиры и другие не станут русскими, но они могут быть и являются по факту россиянами. Смысл введения «российского» не в том, чтобы заменить исторически сложившиеся названия народов России. Так вопрос не стоит, и никто его так не ставит. Но этот термин может стать, а по факту своего употребления уже стал, приемлемым обозначением политической нации, о необходимости укрепления которой говорит и наш президент.

При этом фактом является особая, государствообразующая роль русского этноса. Очевидно, имеет смысл зафиксировать это положение в документах, которые будут определять национальную политику и политику исторической памяти в нашей стране.

Как технический термин, означающий наличие российского паспорта, слово «россиянин» не вызывает особых возражений. В этом качестве оно, собственно, и прижилось. Но если мы прибавляем к этому пафос преимущественной лояльности, пафос верности судьбе, пафос патриотизма, то это слово данного пафоса не выдерживает и не оправдывает. Сразу звучит фальшь. Я думаю, Говорухин в данном случае, как человек с художественным чутьем, это просто фиксирует.

Почему возникает фальшь? Вероятно, потому что в нашей стране основным генератором патриотической, национальной мотивации служат история и культура — которые называются и являются по сути русскими, — а не официальные государственные институты, которые можно назвать российскими. Это не значит, что лояльность общества к государству как таковому отсутствует. Но на глубинном уровне она коренится скорее в культурной и исторической лояльности, чем в преклонении перед конституцией, правовой системой, институтом гражданства, демократическими институтами и т.д. В некоторых странах, например в США, эти формальные институты играют куда большую роль в национальном самосознании.

Собственно, именно поэтому нации иногда делят на гражданские (то есть политические) и этнические (то есть культурные). Противопоставлять эти две категории нет никаких оснований — во всех жизнеспособных нациях оба элемента присутствуют, но какой-то из них может играть большую, а какой-то меньшую роль. В нашем случае решающую роль играет именно национальная культура — русская культура, русский язык и национальная память. Это то, что на фундаментальном уровне держит нас вместе, причем независимо от происхождения. Потому что, по большому счету, единственное, что цивилизационно объединяет разнообразные народы российского пространства, — это то, что все они в той или иной мере были подвержены влиянию этого русского элемента. Это основной фактор внутренней гравитации российского пространства, его константа. А такие факторы, как территория, то есть официальные очертания границ, или конституционный строй, оказываются скорее переменными — в нашей истории они менялись довольно часто и довольно существенно.

Это значит, что если мы будем искусственно сдвигать акцент с культурно-языкового, культурно-исторического понимания нации на чисто территориальное и гражданское, то мы рискуем подорвать ту самую патриотическую лояльность, ради которой, казалось бы, всё и затевается. То есть мы не столько учредим новую национальную общность, сколько подорвем существующую.

Другое дело, что многие вещи можно и нужно делать эволюционно. Например, я был бы только рад, если бы через несколько десятилетий российская Конституция была бы таким же предметом гордости, как классическая русская культура, а правовой порядок был бы единым и незыблемым на всей территории страны и для всех категорий ее граждан. В этом случае мы действительно имели бы основания считать себя гражданской нацией.

Иными словами, усилить гражданский компонент нашей национальной общности можно — но не декретом о переименовании нации, а последовательным развитием, усилением соответствующих институтов.

Но даже в этом случае остается важный вопрос о том, можно ли ограничивать пространство нашей национальной общности границами РФ. Я напомню о том, что в своей крымской речи президент признал положение русского народа как крупнейшей разделенной нации в Европе. Чисто территориальная модель российской нации отсекает русских за рубежом. И объяснить, скажем, присоединение Крыма в этих категориях невозможно. В Крыму жили носители русской культуры, русского языка и национальной памяти — но не россияне до 2014 года.

Крымские события — как раз хороший пример того, что генератором патриотической мотивации нашего общества является русская идентичность. Когда мы об этом вспоминаем, это усиливает не только доверие общества к государству, но и доверие между русским и другими народами. Россию по ее исторической конструкции вполне можно считать союзом народов. Но этот союз не будет работать без сильного национального самосознания того народа, вокруг которого он возник.