Геннадий Воронин: Михаил Витальевич, мы беседуем с вами в преддверии 70-летия Великой Победы нашего народа над фашистской Германией. Из ваших близких кто-то воевал на фронтах Великой Отечественной войны?

Михаил Ремизов: Война не обошла стороной мою семью. Дед, призванный в армию в 1942 г., воевал рядовым, а потом уже изучал войну как историк и журналист. Уйти на фронт должен был прадед, который был призывного возраста, но он в это время сидел в лагере за Полярным кругом за недоносительство. Два двоюродных дедушки воевали и погибли. Конечно же, Великая Отечественная война для нашей семьи, как и для всех российских семей, — это не только скорбь о погибших и горечь утрат, но и радость от Великой Победы.

Геннадий Воронин: История Второй мировой войны уже сразу после ее окончания подверглась искажению и даже фальсификации. Сейчас этот процесс на Западе набирает обороты с пугающей силой. Какую цель преследуют наши бывшие союзники?

Михаил Ремизов: Победа — это большой символический капитал. Поэтому между государствами-победителями развернулась борьба за его освоение. Главная технология такой борьбы — возложение ответственности за развязывание войны исключительно на Германию и Советский Союз.
Не в последнюю очередь — для того, чтобы скрыть собственную ответственность. Британия и США на предвоенном этапе стремились не столько остановить набирающего силу агрессора, сколько направить его на Восток. Пакт Молотова—Риббентропа стал вынужденной реакцией СССР на отказ со стороны стран Запада координировать с ним усилия по безопасности.

Помимо бывших союзников, другая категория «ревизионистов» — те восточно-европейские государства или движения типа ОУН—УПА, для которых эта война была чужой. Так сказать, не «победители» и не «побежденные», а «посторонние». Они пытаются представить войну как несправедливое с обеих сторон столкновение двух тоталитарных режимов. Проблема в том, что этот взгляд становится едва ли не базовым для Евросоюза. Если с американцами все просто — они считают себя главными победителями, то в европейском восприятии войны тон задает фигура жертвы как таковая, воплощенная, главным образом, в образе Холокоста. Но к этому видению примыкают и другие участники событий, которые не относились ни к одной из сторон военного противоборства. В этой картине мира теряется смысл категории победы, остается только образ гигантской гекатомбы¹. Кстати, такое прочтение войны стало базовым в ряде влиятельных послевоенных школ западной философии. Так что здесь речь не идет о чем-то принципиально новом.

Следует заметить, что вообще не стоит рассчитывать на какую-либо справедливость в международных отношениях. И в частности — на справедливость Запада в вопросе раздела того самого символического капитала победы. Мы сами и будущие поколения должны помнить собственную историю, уважать и отстаивать свою правду в этой войне, и тогда наша позиция будет убедительна для других.

Другой вопрос — в какой форме нужно воспроизводить эту память. С позднесоветских времен сформировалось специфическое культурное явление, которое можно назвать культом Победы. Причем в постсоветский период он только усилился, став главной доминантой исторического самосознания. Надо сказать, этот культ объективно принят обществом. Но есть и определенный риск — опасность выхолащивания и превращения этого важнейшего элемента национальной памяти в назойливый официоз или, тем более, систему схоластических запретов, когда чуть ли не автомоделисты, работающие с моделями немецкой техники времен второй мировой, попадают под запрет.

Очень важно, чтобы национальная память прорастала снизу, от корней, а не спускалась сверху как директива. Политика памяти должна вестись государством, но она требует более тонкой настройки. Большой проблемой для сохранения символического капитала Победы является вопрос о том, кто сегодня является субъектом Победы. Понятно, что исторически это Советский Союз, советский народ. Но где этот Советский Союз, где этот советский народ?

Получается, что победитель ушел в прошлое и символический капитал Победы принадлежит стране и народу, которых больше нет? «Многонациональному народу Российской Федерации» победу тоже не припишешь. Если понимать под ним совокупность граждан Российской Федерации, то приходится признать, что тогда такого народа не было, как не было и в нынешнем понимании Российской Федерации. Что было? Была историческая Россия в обличье Союза.

И был русский народ с теми народами, которые в этой большой исторической схватке сражались на его стороне. На мой взгляд, именно эта формула — русский народ и его союзники на пространстве исторической России — позволяет ответить на вопрос о том, кому принадлежит наследие Победы сегодня.

Геннадий Воронин: Что полезного можно извлечь из опыта войны 1941 — 1945 гг. по техническому оснащению вооруженных сил?

Михаил Ремизов: Советский Союз одержал победу не только с военной точки зрения, но и с военно-экономической. Германия в целом превосходила нашу страну по тактико-техническим характеристикам вооружения. Но по комплексным характеристикам — соотношение цены и качества, ремонтопригодность — советская военная экономика оказалась впереди германской военной экономики. Это еще раз доказывает постулат — «война должна быть экономичной», в планирование развития вооруженных сил надо закладывать экономическую составляющую. Гитлер хотел провести блицкриг, так как прекрасно понимал, что промышленный потенциал СССР достаточно велик и он позволит вести долгую войну. Так оно и получилось.

Геннадий Воронин: Сравните, пожалуйста, качество управления отраслями народного хозяйства в то время и сейчас. Можно ли сегодня использовать опыт военного времени для управления экономикой страны, находящейся, образно говоря, в осадном положении?

Михаил Ремизов: Здесь в качестве точки отсчета я бы взял не Вторую, а Первую мировую войну. Это была большая и длительная война машин, железных и социальных машин, когда четко оформилась новая мобилизационная модель экономики. В этот период многие страны по-новому взглянули на социализм. Раньше социализм в глазах политических элит был неким подрывным экономическим учением, ставившим под сомнение интересы государства и господствующего класса. Теперь же он стал насущной практикой в качестве системы планирования и концентрации ресурсов во время военных действий. Потом эту модель использовали и когда проводили индустриализацию, и когда воевали во Второй мировой войне, и когда восстанавливали народное хозяйство.

Что касается нынешнего положения, то парадокс заключается в том, что мы как в прошлом «страна Генплана» оказались без компетенции в сфере стратегического планирования. Существуют различного рода стратегии — федеральные, региональные, отраслевые, ведомственные, — но часто они пишутся не для того, чтобы выполняться, и не всегда согласуются друг с другом. Фактически нет инстанции, которая могла бы координировать их взаимоувязанную реализацию. Для этого нужен надведомственный орган вроде, например, Госплана, ГКНТ, Госстандарта времен СССР.

Опыт советской экономики учитывали многие государства, проводившие форсированную модернизацию, включая Японию, Южную Корею, Китай. Сейчас, когда мы должны заимствовать их опыт, стоит помнить, что это своего рода реэкспорт нашего собственного опыта. При этом, безусловно, опыт планирования в странах с рыночной экономикой сейчас для нас объективно актуальнее, поэтому логично именно на него делать ставку. И не надо забывать о межотраслевых балансах, методологию которых разработал применительно к США выходец из России Василий Леонтьев.

В целом, если мы не запланируем результат, то мы его и не получим как на уровне страны, так и на уровне корпорации, компании, индивидуального предпринимателя и т.д. Что касается ситуации «осадного положения», отношения России с Западом, действительно, в корне изменились. Крым стал водоразделом на достаточно длительный период.

Санкции в какой-то момент могут ослабнуть, но две принципиальные позиции — ограничения на рынке технологий и ограничения на финансовых рынках — останутся в силе. Именно поэтому нужны мобилизационные элементы в экономике. И чем дольше наше правительство будет отрицать это, тем большую цену нам придется заплатить. Если Россия продемонстрирует в ближайшие годы высокий уровень экономической, технологической и политической самодостаточности, то давление со стороны Запада, скорее всего, ослабнет или вообще сойдет на нет. Тогда западные политики станут более прагматично относиться к нашей стране. К тому же в политику придут новые люди, которые не будут заложниками принятых решений.

Геннадий Воронин: Вы возглавляете президиум Экспертного совета при Коллегии Военно-промышленной комиссии. Какие рекомендации этого совета за последнее время претворены в жизнь?

Михаил Ремизов: Во второй половине 2012 г. мы вплотную занялись такой темой, как импорт вооружения и военной техники. На тот момент у нас было несколько крупных пилотных проектов по импорту готовой продукции. Речь идет о снайперском вооружении, Мистралях, израильских беспилотниках и т.п. Провели анализ опыта военно-промышленных держав с точки зрения импортно-экспортного баланса, анализ всевозможных рисков и пришли к выводу, что подсаживаться на импортную иглу готовой продукции для нас неприемлемо — возникает целый ряд как политических, так и промышленно-технологических рисков. Сейчас это общепринятое мнение. Но на тот момент существовала серьезная тенденция к лоббированию импорта. И при всех контраргументах была опасность пойти по этому пути. Просто потому, что это путь наименьшего сопротивления, выгодный для многих — и с точки зрения сбрасывания ответственности за развитие промышленности, и с точки зрения бизнеса посредников. Перед глазами у нас стоял пример Индии, импортная активность которой превышала все разумные пределы. И не в последнюю очередь — из-за многочисленных посредников-лоббистов. У нас был соблазн пойти по индийскому пути, к счастью, мы от этого отказались.
Что касается импорта комплектующих, то его мы оценивали уже, конечно, иначе. В разумной пропорции это нормальная практика. Но здесь уже текущие санкции вносят свои коррективы.

Еще одна тема, которую затронули на первом же заседании Экспертного совета, — меры по развитию кадрового потенциала в оборонном комплексе. Был разработан достаточно подробный план-график действий в этой сфере, который потом лег в основу планов Минобрнауки Рос сии и Минпромторга России. Это касается вопросов создания федерального кадрового центра по оборонной тематике и региональных кадровых центров, большей роли работодателя в процессе целевого набора и целевой подготовки. И в частности — в распределении целевых средств, которые выделяются на это со стороны государства.

Есть ряд инициатив, которые не были реализованы, но сохраняют актуальность. Одна из них — создание системы мониторинга критически важных объектов промышленности на предмет управления рисками техногенных и природно-техногенных катастроф. Была подготовлена инициатива с опорой на опыт Росатома, Роскосмоса, в целом она получила положительные отзывы со стороны профильных ведомств. Но, как говорится, воз и ныне там.

Геннадий Воронин: Недавно была опубликована новая редакция Военной доктрины РФ. Какие новые положения она содержит, как они повлияют на принятие решений по повышению работы ОПК?

Михаил Ремизов: Не могу сказать, что новая редакция Военной доктрины РФ сильно отличается от старой. Есть несколько изменений, отражающих конъюнктуру момента. В частности, более явно сделан акцент на «мягкие» угрозы, связанные с так называемыми цветными революциями, с информационным воздействием.
Заострено внимание на угрозе «глобального молниеносного удара», т.е. обезоруживающего удара в неядерном оснащении. Из-за ситуации на Украине в качестве угрозы обозначено расширение НАТО. Если говорить не просто о документе, а об эволюции понимания военных угроз в связи с текущей обстановкой, то мы, как мне кажется, должны уделять большее внимание, чем прежде, конфликтам средней интенсивности. Долгое время у нас преобладал акцент на локальных конфликтах по северокавказской модели, а на глобальном уровне — на проблемах ядерного сдерживания. Разумеется, и то, и другое важно. Но есть еще широкий слой промежуточных ситуаций, которые с одной стороны, уже далеко не локальны по масштабу военных действий, а с другой, — не дотягивают до «ядерного порога». Эта категория угроз упускалась из виду.

Сейчас у нас есть повод серьезно отнестись именно к конфликтам средней интенсивности. Например, некая террористическая группировка за небольшой промежуток времени превратилась в вооруженные силы численностью в несколько десятков тысяч мотивированных, неплохо действующих бойцов с тяжелой техникой. Аналогичного сценария нельзя исключать в Средней Азии — Афганистан напичкан оружием, которое поставлялось правительству Афганистана при поддержке США. При определенных обстоятельствах оно вполне может оказаться в руках у Талибана.

В постсоветской части Центральной Азии — целый клубок противоречий, способных обернуться военными сценариями. Ну и, конечно — Украина, где уже идет война с участием довольно крупных боевых соединений. Для парирования такого типа угроз необходимо иметь достаточно мощное обычное вооружение.
Что касается цветных революций, внутренней дестабилизации, о чем говорится в доктрине, на мой взгляд, это вопрос скорее политический, чем военный. Надо наращивать и развивать то, что называется организационным оружием. Одним из его элементов является гибкая система интеграции «власти» и «знания», система принятия решений и система экспертного обеспечения — то, чего у нас критически не хватает. Наши стратегические конкуренты превосходят нас в этом. У них есть мощные информационно-аналитические центры, которые просчитывают и прорабатывают различные сценарии и модели развития ситуаций. Причем не только внутри ведомств, внутри государственного аппарата, но и в общественном секторе, что позволяет применять более гибкие подходы. У нас эта система «фабрик мысли» в рудиментарном состоянии. Поэтому здесь непочатый край работы.

Геннадий Воронин: Вы известный политолог, яркий публицист, президент Института национальной стратегии. Расскажите, пожалуйста, о деятельности этой организации.

Михаил Ремизов: Главные темы нашего института — промышленная политика в стратегических отраслях, анализ этнических и религиозных рисков, миграционная политика, теория и практика политических идеологий. Мы делаем как открытые, так и закрытые продукты. В прошлом году завершили большой исследовательский проект по иммиграции в России. Причем рассматривали эту проблему не столько в ракурсе рынка труда, сколько в ракурсе этнорелигиозных рисков, сопутствующих иммиграции. В 2013 г. выпустили доклад «Карта этнорелигиозных угроз», из которого впоследствии вырос регулярный мониторинг данной проблемы. Сейчас в процессе работы интересное исследование, касающееся экономико-технологических аспектов развития Арктической зоны. В общем у нас достаточно широкий спектр исследований. Однако общий знаменатель всех тем — это проблемы национальной безопасности.

Геннадий Воронин: Что бы вы хотели пожелать нашему изданию?

Михаил Ремизов: Журнал «Стандарты и качество» и Всероссийская организация качества занимаются решением такой важной для промышленности в целом и ВПК в частности проблемы, как повышение качества. Качество, по моему глубокому убеждению, — это качество управления, а качество управления сейчас — слабое звено в нашей стратегии развития. Если смотреть рейтинги, то по абсолютному значению ВВП Россия входит в первую десятку стран мира, по душевому ВВП мы середнячки. В рейтинге качества государственного управления находимся в самом низу. Конечно, эти рейтинги немного предвзятые, но большая доля истины здесь есть.

У нас качество управления ниже, чем тот экономический и интеллектуальный потенциал, которым обладает наше государство. Если мы это слабое звено укрепим, тогда получим серьезный комплексный эффект. Журналу же хочу пожелать научного и экспертного долголетия, потому что издание с такой историей, с таким опытом в области качества, с такими известными авторами и экспертами на отечественном медиа-пространстве только одно.

Геннадий Воронин: Михаил Витальевич, спасибо вам за интересную беседу и теплые слова в адрес нашего журнала, всяческих вам успехов.