Главное ноу-хау Запада как колониальной цивилизации – колонизация будущего. Монополия на проектирование будущего как концепции и самосбывающегося прогноза. Начиная по меньшей мере с XVIII века, давшего старт эпохе промышленных и социальных революций, мы видим формирование своего рода отрасли социального воображения, доносящей до людей в самых разных уголках мира информацию о том, что причастно будущему и прогрессу, а что нет.

Со временем эта отрасль стала более технологичной. Ее можно сравнить с индустрией моды. Не знаю, будет ли считаться теорией заговора предположение о том, что тренды сезона возникают не сами по себе, а конструируются где-то в модных домах. Примерно так же конструируются тенденции эпохи. Но с гораздо более серьезными последствиями: формирование технологических стандартов, регуляторных правил игры, сигналов рынку, куда бежать.

Посмотрим с этой точки зрения на несколько концепций ближнего горизонта из тех, что были на слуху в последние два-три десятилетия.

Постиндустриальная экономика – о чем эта концепция? Это идеология победы в холодной войне над «всего лишь» индустриальным Советским Союзом при помощи «всего лишь» индустриального Китая. Превосходство Запада в технологиях, финансах, маркетинге, индустрии желаний, платежеспособном потребительском спросе – все это должно было похоронить советских «железячников» и держать на привязи «железячников» китайских.

Первая часть замысла оправдалась безупречно. Вторая со временем дала сбой.

Китай вышел из роли сборочной фабрики, использовав уязвимости предложенной модели: технологии стали мигрировать на восток вслед за рабочими местами в промышленном секторе, внутренний спрос стал расти и развиваться, превратившись в куда более мощный магнит для глобальных финансов, чем некогда дешевая рабочая сила.

Поэтому настало время «смены вех», которая выразилась в концепции четвертой промышленной революции.
«Обработка материи» больше не является низким переделом, который нужно отдать на аутсорсинг, имея исключительные компетенции в промышленном дизайне, проектировании оборудования, маркетинге. Она является непосредственным продолжением всех этих компетенций. Кастомизация производства, быстрое прототипирование и аддитивные технологии, роботизация позволяют вернуть производство домой, ближе к потреблению. Со всеми вытекающими последствиями для новых индустриальных держав.

Другим источником беспокойства между тем стали сырьевые державы.

Во-первых, в силу консолидации политических режимов они оставляют себе все большую долю ренты. И речь не только о России, еще более нагляден пример государств Персидского залива – поразительно, насколько выросла их субъектность в отношениях с Западом с середины прошлого века.

Во-вторых, как бы ни менялось производство, оно представляет собой переработку ресурсов. В основном невозобновляемых. И значит, вдолгую дорожающих. Не факт, что энергетический переход фундаментально развернет эту тенденцию. Всемерная электрификация может подорвать спрос на нефть, но только увеличит спрос на другие минеральные ресурсы (никель, алюминий, железо, литий, графит и т. д.) и вряд ли сократит спрос на газ, поскольку рост возобновляемой энергетики в этом сценарии будет сопровождаться опережающим ростом энергопотребления. Поэтому в концепции энергетического перехода сделан акцент на изъятии в пользу стран – климатических комиссаров сырьевой ренты (углеродный налог в различных формах) и, что не менее важно, технологической ренты. Ведь Запад имеет преимущество в развитии зеленых технологий и еще более весомое преимущество в исключительном праве определять, какие именно технологии считать на данном этапе достаточно зелеными.

Мы точно не знаем, какова степень влияния антропогенной нагрузки на климатические изменения. Наиболее достоверный факт пока состоит в том, что энергетический переход – это переход ренты из одних рук в другие руки. И именно в этом качестве он влечет кардинальные изменения в статусе российской элиты – здесь трудно не согласиться с недавним заявлением Чубайса. Вопрос в том, какие выводы будут сделаны. Что обсудят элиты на закрытом семинаре, к которому их призвал главный российский реформатор?

Может быть, подумают о возможности трансформации экономики вывоза в экономику полного цикла? Или о программе нового освоения пространства с опорой на преимущество в обеспеченности минеральными ресурсами? Или о формировании технологических и рыночных альянсов с теми мировыми игроками, которые тоже не в восторге от неоколониальной игры в наперстки?

Увы, вряд ли это подходящие темы для закрытого семинара российских элит. Большая их часть, если продолжить аналогию индустрии образов будущего с фэшн-индустрией, – это модницы, для которых сама идея проектировать будущее, исходя из потребностей и особенностей собственной страны, так же нелепа, как возможность доверить производство трендов фабрике «Большевичка».