Победить дракона
Президент Дмитрий Медведев придал теме коррупции небывалый ранее приоритет, лично возглавив Антикоррупционный совет. Его заявления о масштабе поразившей государство болезни превзошли все слышанное нами ранее – по своей откровенности и концептуальной жесткости.
Достаточно вспомнить упоминание о том, что государственные должности в нашей стране продаются и покупаются. Делая подобные заявления, президент идет наперекор бюрократическим стереотипам и признает, что, во-первых, государственный аппарат контролируется им не полностью и во-вторых, его это абсолютно не устраивает.
Другой вопрос – как подступиться к проблеме коррупции. Техническими мерами здесь не обойтись, нужно анализировать ее природу.
Сергей Нарышкин, ответственный за оперативное руководство антикоррупционным процессом, определяет суть проблемы так: «Коррупция является прежде всего следствием избыточного и нерегламентированного государственного администрирования». Эта позиция – можно назвать ее неолиберальной – является преобладающей не только в российском правящем классе, но и на международном уровне: в деятельности МВФ, Всемирного банка, Трансперенси интернейшенел и других глобальных игроков, которые стремятся сузить возможности государства. Их интерес понятен.
Но в современном обществе функции государства не поддаются кардинальному сокращению. Особенно в ситуации того масштабного экономического кризиса, который развивается на наших глазах. Развитые государства реагируют на него усилением административного регулирования экономики. Многие представители западного истеблишмента – от Николя Саркози до Джорджа Сороса – открыто говорят об исчерпанности неолиберальной ортодоксии.
И дело не только в «неизбежности государства», а в том, что, с точки зрения коррумпированности, оно часто оказывается меньшим из зол. Нобелевский лауреат по экономике Джозеф Стиглиц во многих своих статьях и интервью говорит, что корпоративный капитализм в США демонстрирует коррупцию такого масштаба, «перед которым стыдливо меркнут те мелкие правительственные бюрократы, которые уворовали несколько тысяч долларов или даже несколько миллионов». И последствия этой коррупции ложатся на общество самым тяжелым грузом.
Кстати, в нашем случае эпицентром коррупционных процессов также являются крупнейшие корпорации, зачастую тесно связанные с госаппаратом. Гарантировать их прозрачность и подотчетность гораздо сложнее, чем ловить взяточников или увольнять чиновников из советов директоров госкомпаний. Но именно ужесточение контроля в корпоративном и особенно государственно-корпоративном секторе было бы признаком серьезности антикоррупционных намерений государства.
Для этого необходима не только серьезная политическая воля, но и механизмы ее реализации. То есть механизмы политического контроля над государственным аппаратом.
На мой взгляд, именно здесь мы подходим к самой сути антикоррупционной политики. Критически важным для ее успеха и вообще для дееспособности государства является не объем тех полномочий, которыми располагает бюрократия, – он всегда будет весьма значительным, – а баланс между бюрократической властью и политической.
И соответственно альтернативой «сокращению государства» выступает укрепление политических институтов и механизмов публичного контроля над аппаратом. Эти механизмы могут быть демократическими, а могут и авторитарными, но они должны быть.
Если уподобить государство корпорации, то политики – единственные, кто представляет «акционеров», то есть народ, перед «менеджерами», то есть бюрократией.
Там, где это представительство отсутствует или хромает, менеджмент распоряжается национальным достоянием как своим собственным. И его даже трудно в этом винить, коль скоро представители «собственника» бездействуют.
Достаточно вспомнить упоминание о том, что государственные должности в нашей стране продаются и покупаются. Делая подобные заявления, президент идет наперекор бюрократическим стереотипам и признает, что, во-первых, государственный аппарат контролируется им не полностью и во-вторых, его это абсолютно не устраивает.
Другой вопрос – как подступиться к проблеме коррупции. Техническими мерами здесь не обойтись, нужно анализировать ее природу.
Сергей Нарышкин, ответственный за оперативное руководство антикоррупционным процессом, определяет суть проблемы так: «Коррупция является прежде всего следствием избыточного и нерегламентированного государственного администрирования». Эта позиция – можно назвать ее неолиберальной – является преобладающей не только в российском правящем классе, но и на международном уровне: в деятельности МВФ, Всемирного банка, Трансперенси интернейшенел и других глобальных игроков, которые стремятся сузить возможности государства. Их интерес понятен.
Но в современном обществе функции государства не поддаются кардинальному сокращению. Особенно в ситуации того масштабного экономического кризиса, который развивается на наших глазах. Развитые государства реагируют на него усилением административного регулирования экономики. Многие представители западного истеблишмента – от Николя Саркози до Джорджа Сороса – открыто говорят об исчерпанности неолиберальной ортодоксии.
И дело не только в «неизбежности государства», а в том, что, с точки зрения коррумпированности, оно часто оказывается меньшим из зол. Нобелевский лауреат по экономике Джозеф Стиглиц во многих своих статьях и интервью говорит, что корпоративный капитализм в США демонстрирует коррупцию такого масштаба, «перед которым стыдливо меркнут те мелкие правительственные бюрократы, которые уворовали несколько тысяч долларов или даже несколько миллионов». И последствия этой коррупции ложатся на общество самым тяжелым грузом.
Кстати, в нашем случае эпицентром коррупционных процессов также являются крупнейшие корпорации, зачастую тесно связанные с госаппаратом. Гарантировать их прозрачность и подотчетность гораздо сложнее, чем ловить взяточников или увольнять чиновников из советов директоров госкомпаний. Но именно ужесточение контроля в корпоративном и особенно государственно-корпоративном секторе было бы признаком серьезности антикоррупционных намерений государства.
Для этого необходима не только серьезная политическая воля, но и механизмы ее реализации. То есть механизмы политического контроля над государственным аппаратом.
На мой взгляд, именно здесь мы подходим к самой сути антикоррупционной политики. Критически важным для ее успеха и вообще для дееспособности государства является не объем тех полномочий, которыми располагает бюрократия, – он всегда будет весьма значительным, – а баланс между бюрократической властью и политической.
И соответственно альтернативой «сокращению государства» выступает укрепление политических институтов и механизмов публичного контроля над аппаратом. Эти механизмы могут быть демократическими, а могут и авторитарными, но они должны быть.
Если уподобить государство корпорации, то политики – единственные, кто представляет «акционеров», то есть народ, перед «менеджерами», то есть бюрократией.
Там, где это представительство отсутствует или хромает, менеджмент распоряжается национальным достоянием как своим собственным. И его даже трудно в этом винить, коль скоро представители «собственника» бездействуют.
| В нашей государственной системе единственным институтом, способным ограничивать всевластие бюрократии, остается институт президентства. Только он соединяет в себе публично-представительную и реальную распорядительную власть. Поэтому антикоррупционную политику вполне естественно начать с его укрепления и восстановления. Этот процесс уже идет, особенно после минувшего августа. Но он пока не затронул главную, с точки зрения профилактики коррупции, сферу – сферу кадровой политики. |
Разумеется, сильный институт президентства – не панацея, а лишь исходная точка опоры для институциональной реконструкции нашего государства: для создания независимой судебной системы, конкурентной партийной системы, механизмов парламентского контроля и парламентского расследования, для разделения политической карьеры и государственной службы (по британскому образцу). Все это – абсолютно необходимые предпосылки системной антикоррупционной политики, хорошо известные из международного опыта. Разумеется, если мы выбираем демократические рецепты лечения этой болезни. Если же мы предпочитаем авторитарные рецепты, то речь для начала может пойти о создании антикоррупционной спецслужбы под исключительным президентским контролем. Отечественный и мировой опыт авторитарной терапии также весьма обширен.
Я не берусь утверждать, какую из двух моделей обуздания бюрократии следует выбрать, но вполне уверен в том, что и последовательный авторитаризм, и последовательная демократия лучше того промежуточного состояния между ними, в котором последним хозяином государства становится частный интерес.
Я не берусь утверждать, какую из двух моделей обуздания бюрократии следует выбрать, но вполне уверен в том, что и последовательный авторитаризм, и последовательная демократия лучше того промежуточного состояния между ними, в котором последним хозяином государства становится частный интерес.
Опубликовано в газете "Россия", на портале apn.ru, 3 октября 2008 года
По материалам сайта «Новые хроники» http://novchronic.ru/
[1] Андрей Фурсов. Акционерное общество «государство». Смысл, №18 (16-30 ноября 2007 г.)
[2] Вполне вероятно, после неудачного опыта оккупации Ирака западный мир выработает своеобразный консенсус безответственной гегемонии, основанный на одновременном признании необходимости вмешательства и невозможности оккупационного контроля над территорией. В этом существенное отличие глобальной империи от территориальной, несущей всю полноту ответственности за свои вмешательства.
[3] О заведомой безответственности технократического правления мы уже имели случай писать с соавторами по меморандуму ИНС «Смена власти-2008 и необходимость конституционной реформы в России»
http://www.apn.ru/library/article17241.htm
[4] Это политический эквивалент неоколониальной экономической технологии, описанной теоретиками «зависимого развития». На первом шаге – эксплуатация Центром Периферии. На втором шаге ее обнищание. На третьем выдача кабальных кредитов. И далее по кругу.
[5] К чему сводится демократическая возможность выбора своей судьбы в пространстве европейской технократии, хорошо показывает пример ирландского референдума. Если вы говорите «нет», вам предлагают хорошенько подумать и попробовать сделать выбор еще один раз. (См. об этом заметку Славоя Жижека в «Русском Журнале» http://www.russ.ru/lyudi/chego_hochet_evropa).
[1] Андрей Фурсов. Акционерное общество «государство». Смысл, №18 (16-30 ноября 2007 г.)
[2] Вполне вероятно, после неудачного опыта оккупации Ирака западный мир выработает своеобразный консенсус безответственной гегемонии, основанный на одновременном признании необходимости вмешательства и невозможности оккупационного контроля над территорией. В этом существенное отличие глобальной империи от территориальной, несущей всю полноту ответственности за свои вмешательства.
[3] О заведомой безответственности технократического правления мы уже имели случай писать с соавторами по меморандуму ИНС «Смена власти-2008 и необходимость конституционной реформы в России»
http://www.apn.ru/library/article17241.htm
[4] Это политический эквивалент неоколониальной экономической технологии, описанной теоретиками «зависимого развития». На первом шаге – эксплуатация Центром Периферии. На втором шаге ее обнищание. На третьем выдача кабальных кредитов. И далее по кругу.
[5] К чему сводится демократическая возможность выбора своей судьбы в пространстве европейской технократии, хорошо показывает пример ирландского референдума. Если вы говорите «нет», вам предлагают хорошенько подумать и попробовать сделать выбор еще один раз. (См. об этом заметку Славоя Жижека в «Русском Журнале» http://www.russ.ru/lyudi/chego_hochet_evropa).